Форум » Когда-нибудь, однажды... » "Будни военного лагеря", Вараста, 24 Летних Скал, 398 к.С. » Ответить
"Будни военного лагеря", Вараста, 24 Летних Скал, 398 к.С.
Лионель Савиньяк: Действующие лица: Лионель Савиньяк Эстебан Колиньяр Марсель Валме Константин Манрик
Ответов - 94, стр:
1 2 3 4 All
Марсель: Марсель и раньше слыхал отзывы сослуживцев о том, что полковой лекарь - человек умелый и знающий. Сейчас он смог убедиться в этом на собственном опыте. Узнав от посланного к нему солдата, что именно случилось с виконтом, лекарь сразу же захватил все необходимое, и вскоре нанесенная на обожженную кожу мазь принесла Марселю заметное облегчение. - Повязку я накладывать не буду, - объяснил лекарь, - при ожогах очень важно. чтобы кожа дышала свободно. Вечером зайду и повторю процедуру. Вам повезло - ожоги серьезные, но не обширные, и вас выручили как раз вовремя - общего воспаления наверняка удастся избежать. Но при условии! - он предостерегающе поднял вверх палец. - Каком? - вяло поинтересовался Марсель. - Лежать! - потребовал лекарь. - Не покидать постели, разве что по нужде. И пить все лекарства, которые я пропишу. Обещаете? - Вы пользуетесь моим беспомощным положением, - усмехнулся Валме. - Если ваши снадобья окажутся столь же быстродействующими, как мазь - готов пить даже горькое и соленое! - Всего лишь с кислинкой, - утешил его лекарь. - Ожоги плохи не только сами по себе, но и из-за боли, которую они вызывают - больной тратит много сил на преодоление боли и слабеет, а это может привести к осложнениям. Потому я сейчас напою вас отваром, который позволит вам заснуть, и утром вы будете уже на полпути к выздоровлению! Он вытащил из своей объемистой сумки бутылочку темного стекла, отсчитал сорок капель горьковато пахнущей жидкости в кружку, долил водой и, приподняв одной рукой голову пациента, другой поднес кружку к его губам. Марсель выпил, сам опустился на подушку и сразу почувствовал, что веки его слипаются. - Спасибо, - медленно выговорил он, и через минуту уже спал. Лекарь удовлетворенно покивал головой, оставил на раскладном столике горшочек с мазью и пошел докладывать Савиньяку, что Валме через несколько дней будет уже на ногах.
Эстебан Колиньяр: Вечерело. Прохладный от реки ветерок игриво трепал серебристый ковыль, лохмотья бакранов и седины дремавшего в собственном кресле полковника Брейнса. Старик не знал, откуда оно взялось и куда подевалась заменявшая его пороховая бочка. Но отнёсся к этому философски: приходит одно - пропадает другое. Солнце, повинуясь тому же закону, ушло. Звёзды и комары - появились. Постепенно, одна за другой, гасли в палатках свечи. Ветер стих, в душистой траве звенели цикады, в бархатном небе - ни облачка. Расположившиеся близ лагеря адуаны своеобычно жарили на дозорном костре какую-то тварь и лопали прямо из котелка пахучее хрючево. - Хорофо, вабу его фоловей! - роняя из пасти куски, порадовался жизни давешний следопыт и подкинул в огонь пару свежих полешек. Пламя весело пыхнуло, жадно вгрызаясь в подачку, а потом вдруг взбесилось, положив конец этой приторной пасторали. ШАРАХ!!! - выпалило оно, расшвыряв всё, что в него набросали и, красиво взмыв ввысь, обернулось чёрным клубящимся куполом. Котелок опрокинулся, хрючево выплеснулось, крысиная тушка жестоко обуглилась. Пронзившая адуанов скорбь, переполнив сердца, хлынула в очарованный мир. Матерились на чём свет стоит. Обещали оторвать бошки, руки, ноги и что-то ещё, заглушённое взрывом хохота четырёх крепких глоток. - Бежим! - оторжавшись, скомандовал Эстебан, когда в их сторону бросились сразу семеро, с явным намерением выполнить обещания. И они, регоча и толкаясь, погнали в лагерь, который дальше мог спать спокойно. Даже, кошки с ним, гадский виконт. Так постановил командир, поостыв, посчитавший, что бить лежачего недостойно рыцарей духа. Да и Савиньяк ещё не вполне от утренней "лихорадки" оправился. И вцелом вёл себя сегодня примерно, поэтому тоже заслужил увольнительную. В виду чего Нечто Действительно Грандиозное было решено отложить, а чтобы вольный вечер не прошёл совсем зря - увенчать его хоть скромным салютом.
Лионель Савиньяк: Оруженосец Савиньяка оставался верен себе и своей дурости. Ли это осознал окончательно, когда к позднему вечеру в лагере прозвучал взрыв, и едва все схватились за оружие, предположив, что это бириссцы решили незамедлительно мстить за своих, а может и пытаться освободить своего начальника, который валялся связанный в отключке, так толком ничего и не рассказав, как по всему лагерю стали носиться адуаны с вытаращенными глазами и остатками своего взорвавшегося на костре ужина на лицах и одежде. Носились они, конечно, в попытке отловить обидчиков, но Колиньяр и компания были явно шустрее. Впрочем, порядок в лагере был наведен быстро, как и сам Колиньяр был отловлен Лионелем за ухо и за него же отведен в палатку для очередного разноса. Ли тоже оставался верен себе. Сначала он отчитал Эстебана в тысяча первый по счету раз, затем приказал отмотать несколько кругов вокруг лагеря в полном обмундировании, а пострадавших адуанов расставил следить за тем, чтобы Колиньяр не переходил на шаг. Юноша был изрядно вынослив, если после боевых операций на жаре вечером ему еще хотелось хулиганить. Что ж, стало быть, будет избавляться от избытка сил и дури таким образом, каждый вечер, а может и утро. Этого Савиньяк еще не решил. По отношению к своему подопечному он испытывал смешанные чувства. Если бы Колиньяр не проявлял себя на боевых заданиях с отвагой, смелостью и способностью стратегически мыслить и действовать, в основном принимая верные решения и осуществляя их без страха, но и без особой глупости, Лионель давно бы отправил его продолжать свои идиотские шалости домой, под присмотр папеньки и лакеев. Но в бою, в разведке и прочее, юноша проявлял себя толково. В лагере продолжал дурить, и никакие взыскания не помогали, а если и помогали, то ненадолго. Несмотря на это, Ли все равно ловил себя на ощущении некого своего несостоявшегося пока отцовства по отношению к Колиньяру. Эстебан был сложной задачей, гораздо сложнее, чем Арно, который выкаблучивался изредка, по сравнению с оруженосцем, но Лионель любил сложные задачи и не собирался отступать. - Еще два круга, Колиньяр! - приказал он, когда юноша очередной раз пробегал мимо него, - И поторопитесь, завтра ранний подъем!
Эстебан Колиньяр: Была полночь или где-то около, когда некая страшная сила, не числом, но в плане топота и ржания многократно превосходящая бирисскую конную лапу, безудержным вихрем ворвалась в лагерь и, едва не срывая за собою палатки, по нему стремглав понеслась. Но - отставить тревогу, горнист! Труби туш, чествуя неразгромимого маршала, вернувшегося с лёгким сердцем, на быстрых ногах, как обычно - с летучим своим эскадроном и очередной пусть и маленькой, но очень громкой победой. Его всё ещё преследовали изобиженные адуаны, но маршал был ловок, неутомим и способен уходить от погонь бесконечно. Пока на пути не возник Савиньяк. Он внезапно выпал из сумрака, посмотрел стальными глазами и эскадрон, подобно вспугнутым кожанам, разлетелся. А маршал - остался. Ибо был беспримерно отважен и очень привязан к своему уху. И теперь снова бежал. По кругу. На плече - мушкет, на другом - язык, за спиной - гружёный походный ранец и ликующий гогот рустикальных кретинов. Пробежав в пятый раз мимо своего сеньора, Эстебан успел окончательно убедиться, насколько разное у них с крысоедами чувство юмора, ознакомиться с прикладной фортификацией, неслабо об неё впотьмах приложившись, побывать за краем земли, угодив в оборонительный ров, взмокнуть как мышь, устать как собака и прийти к выводу, что стоять в карауле - очень даже приятное времяпровождение. Но даже последних два круга не заставили его усомниться в верности выбора карьеры военного. Жажда подвигов, впрочем, тоже никуда не пропала, боевой дух и воля к победам были всё так же крепки, но сил осталось ровно на то, чтобы, дотащась кое-как до палатки, отжаться, упасть и уснуть. Эпизод завершен
полная версия страницы